Первая волна паники накатывает больше чем за сутки до часа Х. Мммм, мой любимый страх перед неизвестностью, на этот раз особенно сильный. Словно я не на оргию собираюсь, а на учёный совет. Оно, конечно, и там, и там можно собрать полную панамку хуёв, но на учёном совете обычно нет стоп-слова. И смазку не используют…
Психотерапевтка советует в таких случаях попытаться представить самые ужасные варианты развития событий — чтобы понять, что они вовсе не такие ужасные, как казалось. Хм, строго говоря, варианта всего два — меня выебут или не выебут. И сложно сказать, что меня пугает больше. А что, если там сборище каких-нибудь уродов, и я не захочу с ними ебаться? А что, если это сборище решит, что я какой-нибудь урод, и никто не захочет ебаться со мной? А что, если прекрасные цирковые правила соблюдаются так же, как правила боёвки на Вахе? Или у них, как на Вахе, есть маршал с большим жезлом? В форме хуя, разумеется. Полосатый. И маршал этим хуем стучит по плечу того, кто неправ, чтобы тот сел? А если эта туса — самый натуральный наркоманский притон, полный обдолбанных неадекватов? Окей, на этот случай у меня хотя бы есть план — уносить свои мохнатые ноги.
А может, ну его совсем? Если мне так страшно, если я так нервничаю, может, не ходить никуда? Нет, не вариант. Путь к приключениям всегда лежит через страх, даже если это всего лишь какая-то несчастная социофобия. И потом, если я сбегу, то Первый остальным этого не простит.
Но есть и хорошие новости. Даже если пати — это прикрытие для жертвоприношения ужасным тентаклевым монстрам, я хотя бы выгуляла платье.
Рука, тянущаяся к звонку, дрожит. Что бы там за дверью ни скрывалось, секта с ктулхом или какая-то вовсе невообразимая хрень, оно не может быть страшнее неизвестности. А неизвестность сейчас закончится.
Спустя некоторое количество времени, знакомств, объятий, массажа и эликсира экстраверсии (более известного как винишко) я не просто расслабляюсь, и не просто чувствую себя в безопасности, что происходит не так часто. Я снова ощущаю доверие миру и не мониторю возможные летящие кирпичи, потому что все кирпичи закончились, и максимум, что может прилететь — шлепок по жопе с непременным уточнением, окей ли мне с этим.
Бледное «окей» ни в коей мере не передаёт моих ощущений, но для того, чтобы связно их описать, нужно хоть немного вынырнуть наружу. Посмотреть на происходящее немного со стороны, чтобы описать и объяснить, что я чувствую, когда рука едва знакомого парня сжимается на моём горле, и почему, чёрт побери, я позволяю ему это делать.
Впрочем, второе очень легко объяснимо. Если доверяешь миру в целом, доверяешь и его частям.
Мне слишком нравится это переживать, чтобы отвлекаться на описания. Даже внутри своей головы. Мне слишком нравится это удовольствие, приправленное болью, чтобы не погрузиться в него целиком, и не отвлекаться даже не понимание, чья именно рука меня шлепает в данный момент.
Довольно того, что она делает это единственно правильным образом.
Как и всё, что происходит, происходит единственно правильным образом. И даже паника, преследовавшая меня сутки, тоже была правильной. Тем сильнее, тем яснее контраст между до и после. Между судорожными попытками контролировать хаос снаружи и внутри своей головы и полным погружением в этот хаос.
Похоже, путь к гармонии лежит через пизду. И стоя раком в комнате, полной ебущихся людей, чувствуя, как вколачивается в меня здоровый хуй, причиняя боль и удовольствие, я ощущаю гармонию и совершенство мира. И я стал больше, чем я был, и чем я буду еще, и первый раз за восемь лет я отдыхал, во мне цвела благодать…
— Алчность и страсть есть мать, — ответил мастер. — Когда сосредоточенным сознанием мы вступаем в чувственный мир, мир страстей и вожделений, и пытаемся найти все эти страсти, но видим лишь стоящую за ними пустоту, когда нигде нет привязанностей…
Интересно, что бы сказал Линь Цзы о страсти без алчности? О вожделении без привязанности?
— Блядский цирк, — сказал бы мастер. — Идите уже поебитесь и не ебите мозги старику.